“Нива” №19, год 1870-й. Смесь.
(Морской почтовый ящик. – Братская любовь у канареек.).
Морской почтовый ящик.
До сих пор постоянно затруднялись — как доставлять известия с открытого моря, и большей частью приходилось довольствоваться весьма неверным способом: письмо, отчет и пр. одним словом, бумага – вкладывалась в бутылку, закупоривалась, засмаливалась и предоставлялась на произвол волн. Большая часть отправляемых таким образом сообщений, разумеется, пропадала. Бутылка разбивалась о скалу или ее принимали за выброшенную пустую. На последней морской выставка в Гавре общее внимание обратил на себя чрезвычайно умно-придуманный, в первый еще раз появившийся морской почтовой ящик. Ящик этот состоит из деревянного шара и имеет сверху отверстие для принятия писем, которое, когда закрывается, делается непромокаемо и недоступно действию воздуха. С крышки возвышается жестяной шестик с флагом и колокольчиком; под крышкой приделаны треугольные зеркальца, так, что ящик издали сверкает и кроме того, привлекает внимание флагом и колокольчиком. Чтобы он постоянно сохранял должное положение — к нему снизу прикреплена гиря. Этот ящик никак не может разбиться, и вообще самая наружность его ручается за то, что он не останется незамеченным.
Братская любовь у канареек.
Немецкая иллюстрированная газета «Omnibus» приводит следующий случай. Канарейка, беловатого цвета, вывела трех птенцов: двух желтых, одного серого. Три дня спустя она вдруг стала опять яйца нести, но почти тотчас умерла. Отец, красавец ярко желтого цвета, должен был взять на себя обязанность кормильца, — но серому, не смотря на его жалобный писк, никогда ничего в клюв не клал, отталкивал его, клевал и очевидно намеревался извести его голодом. Желтых он кормил хорошо — и они проворно росли и развивались, причем конечно с каждым днем занимали больше места в гнезде; бедный оставленный отцом серый, малорослый, слабый лежал под ними, совсем придавленный и стесненный. Решились вмешаться в семейные дела этого плохого paterfamilias, и чтобы возбудить в нем сострадание к его серому птенцу, желтых на целый день взяли от него, но и это не помогло. Отец не обращал никакого внимания на крики несчастного и даже ни разу не сел в гнездо. Пришлось опять посадить в него желтых, чтоб отогреть иззябшего, изморенного серого, — и надивиться не могли, каким образом он еще влачит свое жалкое существование. Загадка, однако, скоро разрешилась. Открылось, к общему изумлению, что желтые птенцы — добрее своего бессердечного отца, что они сжалились над бедным, беспомощным малюткой и по несколько раз в день кормят его из своих зобов. Это вошло у них совсем в порядок, и они его понемножку вырастили большим. Он оброс перьями, научился летать, сам есть, а наконец, будучи самцом, даже драться — все как следует. Спрашивается теперь, какая могла быть причина ненависти самца к этому птенцу: просто ли разница цвета, или ему пришла ревнивая мысль и подозрение? А наконец — другой вопрос, не менее затруднительный и загадочный: что побуждало желтых птенцов заботиться о своем голодающем брате? Понимали-ль они, что он в опасности погибнуть голодной смертью, и сознательно ли спасали его? Или они просто заметили, что он успокаивался и не надоедал им своим криком, когда отец, второпях, невзначай ронял какой-нибудь кусочек в его раскрытый клюв?
